«Я построил высокий стол, сел за него и впервые в жизни написал план на будущее. Я хочу построить корабль и выйти на нем в море. Мне очень хочется дойти до Португалии. Очень хочется в океан».
Никита с прекрасной (и такой уместной на верфи!) фамилией Карбасов – участник мастер-класса «Поморский карбас». Ему 21 год, он живет в Петербурге, учится на социального антрополога, хочет ходить под парусом и строить корабли. У него есть своя музыкальная группа, он играет на гитаре, гобое и саксофоне, пишет тексты и музыку, а поет так хорошо, что отпускать его назад в Петербург совсем не хотелось.
Поэтому прежде, чем Никита уехал, мы успели записать на верфи восемь песен в его исполнении и подготовить это интервью. О мечтах, кораблях, музыке и стихии – в новом материале Кати Суворовой.
На мой первый вопрос (что нужно делать родителям, чтобы их сын строил корабли, пел песни и писал музыку, а не играл в танки сутками напролет), Никита смеется: «Ты говорила, что вопросы будут простые! А вообще, это вопрос к родителям.
Мама очень внимательно подходит к нашему воспитанию. Сейчас я вижу это по младшему брату: как она заботится о его окружении, о его занятиях. И ее родители по отношению к ней делали так же».
КС: Ты учишься в Петербурге или живешь в нем с детства?
НК: Я в Петербурге даже родился. А вот мой дедушка по маминой линии был рожден в деревне на Северной Двине.
Наша семья пережила травматический опыт раскулачивания, коллективизации. Так что мама всегда чувствовала родство с Русским Севером, изучала историю, работала экскурсоводом на Соловках. Это повлияло на ее жизненный путь. Она работает в рукописном отделе Пушкинского дома, занимается житиями русских святых.
Мои родители – православные люди, они как-то очень по-светлому, по-домашнему верят. С годами я понял их систему ценностей, хотя раньше она была для меня под вопросом.
КС: И музыка в твоей жизни тоже появилась благодаря родителям? Ты занимаешься ей давно?
НК: С тех пор, как года меня отправили в музыкальную школу. Мне тогда было четыре с половиной года. Мы с дедушкой мечтали, чтобы я играл на саксофоне, но мне сказали, что я не дорос. Оттуда меня отослали на виолончель, там сказали, что мелкая моторика не та. После этого меня записали на гобой, и это был отличный выбор! Моя преподавательница научила меня пониманию музыки. Всегда говорила, что музыка – это про душу. Что музыка – это река, которая куда-то течет. Учительнице, как и своей маме, я благодарен.
Когда я закончил музыкальную школу, то выучился играть на саксофоне и гитаре, начал петь, играть в группе выпускников. Даже принес туда две своих ранних песни, ну такие, про любовь… «Это время сказать тебе, что я тебя люблю» (смеется). Но так как это на английском, то звучит ничего!
Потом все участники коллектива разъехались учиться за рубеж, группа распалась, но появился дуэт PDNK, где я играю сейчас.
КС: Что означает это название?
НК: Это сумма наших инициалов. Скромное «Потомственный дворянин» – псевдоним моего друга, и мое имя с фамилией – Никита Карбасов. PDNK. Нам потом сказали, что это похоже на «подонки», но ничего такого мы в это не вкладывали.
КС: А как в твоей жизни появились корабли?
НК: Все началось с фрегата «Штандарт», который некоторое время был символом Петербурга и всегда выходил на «Алых парусах». Потом чиновники вытеснили его из страны по причине каких-то политических передряг.
А в детстве у меня был День рождения на этом фрегате – там тогда проводили разные мероприятия, так как кораблю нужны были деньги.
В тот день мне как имениннику разрешили залезть на ванты – наверх, на мачту. Я начал подниматься, сделал шага четыре и думаю: «Чего-то высоко. Хоть я и с карабином, а страшно. Не полезу». И вот, мне запомнилось, как на меня десятилетнего смотрят друзья, а я не могу подняться наверх.
С тех пор я наблюдал за судьбой «Штандарта». Позже, когда я учился уже на втором курсе, то начал понимать, что мир открыт, и если ты чего-то хочешь, то это может получиться.
И вот, я увидел, что у фрегата в программе есть переход из Осло в Берген в составе большой регаты. Тогда я «забил» на военную кафедру и на многое другое, заплатил деньги и пошел в это плавание. Уже позже я мог попасть туда как волонтер, а не как турист, потому что помогал какое-то время на строительстве исторических лодок-гичек на верфи «Штандарта».
КС: То есть, в первый раз ты ходил в море сразу на фрегате? Расскажешь об этом опыте?
НК: Да, сразу на нем. Ну, как ходил. Это огромный корабль, когда ты приходишь туда впервые и ничего не знаешь, то тебе просто говорят: «Тяни вон за ту веревку!» И даже не тяни, а «выбирай». И ты думаешь: «Чего? Куда? Что такое «выбирай»? Это надо отпускать веревку или тянуть на себя?» Ты бегаешь вокруг и не понимаешь, как этот парус может взять и опуститься, и почему вообще корабль без мотора куда-то идет. Или ветер дует с кормы, а флаг на флагштоке развевается в обратную сторону, и ты думаешь: «Как это возможно?! Почему все это происходит?»
Это был небольшой, в десять дней, переход. Для меня море и корабли – это сакральный мир, который вызывает у меня восторг и трепет. У меня до сих пор нет ощущения, что все это реально и происходит со мной.
Это был первый опыт. А второй случился этим летом, когда я ездил к своему крестному. У него в деревне оказался свой швертбот. Он построил его когда-то, немного на нём походил и оставил это дело.
А я приехал и подумал: «Это же корабль! Надо его спустить – вот, тут рядом Онежское озеро».
В соседснем доме было двое детей-подростков, которые тоже воодушевились этой идеей. У нас сложилась команда, мы ходили по Онежскому озеру на этом швертботе, и я ничего не умел.
Иногда было страшновато: вот, задувает, и мы кренимся, еще немножко, и хлебнем воды, а я вроде бы рулевой… Этим летом после наших плаваний я написал песню про поморского старика (прим. ред. – а также мальчика, белую рубаху и чистую совесть; товарищ репортер верфи напевает эту песню уже месяц).
По ночам я смотрел видео на ютубе, чтобы получить какие-то знания, срочно читал материалы про парусные суда.
КС: Это опыт плаваний, а как появилось судостроение?
НК: Как и хождение под парусом – внезапно! Вообще, это сфера, в которой я чувствую, что я очень плох. Не только судостроение, а вообще работа руками.
Мои родители родились в городе, я всю свою жизнь прожил в городе…
И вот, этим летом я увидел подростков, которым по тринадцать-пятнадцать лет, и они умеют в миллион раз больше меня. Потому что каждое лето они ездят в деревню, потому что они с папой строили какие-то сараи…
Это с ними мы ходили по Онежскому озеру. Теперь они мои друзья. До этого я никогда не дружил с людьми младше меня, но их мне даже неловко называть младшими. Опыта у них гораздо больше, я смотрю на них и понимаю: «Ёлы-палы, что это такое?! Я не знаю, как держать топор!»
Ну, дрова я еще могу наколоть, но другая, более сложная работа с деревом – нет.
Так что этим летом в деревне я собрался, и сам сделал себе стол и стул. Меня всегда раздражало, что столы делают слишком низкими. Я сделал высокий, сел за него и впервые за всю жизнь написал планы на будущее – то, что я хочу сделать за пять лет.
Там же, за этим столом, я понял, что хочу на Соловки. И поехал!
Четыре часа стоял на трассе, и никто не брал меня. Когда я почти сдался, то меня взяли и довезли замечательные люди.
Потом случились совершенно невероятные Соловки. Там я узнал про Архангельск и его верфи. После этого я попал сюда, к Жене и Мише.
КС: Какими были первые впечатления от верфи?
НК: Когда я зашел сюда впервые, мне стало страшно. Потому что тут было слишком уютно. Я увидел Жениных и Полининых детей, бегающих по верфи, почувствовал, что здесь тепло и светло… Это был настоящий муми-дом! Я боялся, что мне вообще не захочется уходить. Все это уютное, все человеческое, что бьет здесь из каждой щели, очень зацепило меня.
Я был здесь осенью, немного помогал со строительством «Открытой палубы». Тогда Женя завел на верфи книгу пожеланий, и мой пространный отзыв был в ней первым. Если пересказать его кратко, то я написал, что когда-нибудь хочу научиться шить карбасы. И вернулся в Петербург.
КС: А сейчас середина учебного года, и ты здесь. Что происходит?
НК: Ну, многие чудеса этого года связаны с пандемией (смеется). Нас перевели на дистанционный формат обучения, так что я снова тут. По ночам учусь, а днем помогаю строить карбас.
Все это было в плане, который я писал летом, но я не ожидал, что подойду к этому так скоро!
Да, я пока не могу сказать, что научился шить лодки. Но мне нравится, что задуманные мечты имеют свойство сбываться.
(В этот момент в чат входит Виктор Петрович – внизу начинает жужжать циркулярная пила. Мастер работает с утра и до самой ночи. Мы пережидаем шум и продолжаем разговор).
НК: Судостроение схоже с музыкальной школой. Тебе нравится играть в своё удовольствие, но не нравится тренироваться.
И для меня работать с деревом и строить корабль – это тренировка. Иногда это бывает утомительно, тяжело, иногда что-то не получается. Но мне кажется, чтобы в полной мере ощутить кайф от хождения под парусами, нужно понимать, как это все работает. Понимать конструкцию корабля, знать, как он был сделан. Это дает гораздо более глубокое ощущение процесса.
Когда понимаешь, что есть стихия, – ветер и вода – и ты совершенно маленький по сравнению с ней… Здесь обычно говорят, что ты этой стихией овладеваешь, начинаешь ей управлять, становишься над ней, но это вообще не то!
На самом деле, ты с ней как будто миришься. Ты с ней дружишь, и она начинает тебе помогать. Только что вокруг была опасность, чужой, незнакомый мир, который сейчас тебя съест, но вот, ты ловишь ветер в паруса, и стихия становится с тобой заодно. Это чувство дружбы с ветром и водой на контрасте со ссорой – оно невероятное. Поэтому я и дальше хочу ходить под парусом.
И строить корабли. Зимой строить, а летом ходить на них в плавания!
КС: Ты запишешь в план на своем столе, что сам построишь корабль и пойдешь на нем в море?
НК: Я уже это записал! Больше того, там есть план дойти на своём корабле до Португалии. Очень хочется в Португалию. Очень хочется в океан.
Текст и фото: Катя Суворова.