«С Севером и Белым морем связано мое детство. Все это: приливы, лодки, фукусы, собаки. Я уходил гулять один к морю в четыре-пять лет, возвращался, естественно, с мокрыми ногами и заявлял маме, что море ко мне в сапоги залезло.
У нас там были свои карбаса, мы ходили на рыбу. Там я в пять лет научился грести, там меня крестили в старинной церкви. У меня сильная связь с Севером. Может быть, не по праву, но я считаю себя помором».
Сегодня празднует День рождения наш друг и товарищ Егор Староверов! Мы поздравляем Егора с днем рождения, желаем ему моря и попутного ветра – и публикуем его интервью на нашем сайте.
Про кочевников и Москву, про Балканы и Ковду, про поморов и трубачей, про цыган и этнографов, про коз, свиней, юрты, яранги и Кустурицу – в разговоре с репортером верфи Товарищества Катей Суворовой.
Катя Суворова: Егор, расскажи, пожалуйста, откуда ты приехал, где работаешь и чем занимаешь в свободное от строительства Поморской шхуны время?
Егор Староверов: Я приехал из Москвы, где родился и живу. В Москве у меня есть две работы, и я на них работаю. Одна из них — школа «Ковчег». Это необычная школа, почти треть наших учащихся — дети с особенностями развития, в основном с ДЦП и аутизмом. Это то, что называется инклюзией — ребята учатся вместе. Это полезно и тем, и другим: дети с особенности подтягиваются за здоровыми детьми, а здоровые учатся нормально реагировать на то, что люди разные.
В этой школе я классный руководитель 2Б класса. Учу детей всему: русскому, математике, окружающему миру.
А вторая моя работа — это Музей кочевой культуры при нашей школе.
Я работаю там уже десять лет, мы ездим в экспедиции к современным кочевникам, занимаемся этнографической работой: изучаем быт, культуру, традиции народов, собираем экспонаты и потом привозим к нам в музей целое жилище: юрту, чум, ярангу, шатер.
Во дворе школы у нас стоит уже больше десяти таких жилищ, и внутри каждого из них — экспозиция, посвященная одному из народов.
КС: Современные кочевники – это, например, кто?
ЕС: Из наших, российских, это ханты, ненцы, чукчи, тувинцы-тоджинцы, цыгане, если, конечно, можно их причислить к российским народам. А так это и монголы, и тибетцы, и иранцы, и масаи, и индейцы, и очень много разных других кочевых народов.
Через музей я, собственно попал в саму школу.
КС: А как началась работа в музее?
ЕС: Я пришел туда на экскурсию, и мне предложили стать волонтером музея. Уже через год я поехал в свою первую экспедицию. После этого я стал сотрудником музея и экскурсоводом, а еще позже стал работать в школе.
Все наши дети занимаются в музее, это предмет, который у них стоит в расписании. Они не спеша изучают жизнь кочевых народов, учатся валять войлок, собирать-разбирать юрты.
КС: А на кого ты учился на кого?
ЕС: Сначала на режиссера кино и телевидения — в первых экспедициях я занимался съемками фильмов, которые потом продавал на телевидение. Потом мне это надоело. Работать с детьми мне нравится гораздо больше.
Второе мое образование — учитель младших классов.
КС: В какой момент в этой в целом уже насыщенной жизни появились еще и верфь с Архангельском?
ЕС: В 2017 году я поехал на Соловки. В этот же вечер туда пришли ребята на «Вашке». Оказалось, что у нас с ними куча общих знакомых, мы стали общаться, познакомились с Женей, который тогда делал проект «Поморский карбас».
А с тех пор, как он затеял всю эту историю со шхуной, у меня даже вопросов не возникает, куда ехать в каникулы. Что можно придумать круче, чем поехать куда-то и строить корабль?
Так что как только начинаются школьные каникулы, я еду в Архангельск. А когда каникул нет, то я смотрю посты с верфи и думаю: «Вот ребята делом занимаются, лодку шьют, а я чего тут в Москве сижу?» Школа, конечно, тоже замечательное дело, но хочется заниматься не только ей.
КС: А до этого у тебя был опыт строительства лодок?
ЕС: Именно лодки я не строил, но с деревом работал довольно много.
Когда я окончил школу, то не поступил в институт сразу, а устроился на мебельную фабрику подмастерьем. Это было очень круто, потому что там было не массовое производство, а изготовление штучной дорогой мебели. Там работали отличные мастера, у которых я научился и со станками работать, и владеть ручным инструментом. Это была классная практика, я и сейчас периодически делаю какую-то мебель для себя, немножко занимаюсь резьбой.
КС: А почему Север? Ты объездил столько стран, и во многих из них строят лодки.
ЕС: С Севером и Белым морем связано мое детство. Большая его часть прошла в Мурманской области, в старинном поморском селе Ковда, которому уже больше пятисот лет.
Мои родители — биологи, с детства они возили меня туда на биологические практики. Впервые я попал туда в два года, а дальше приезжал каждое лето, а иногда и зимой. У нас там были свои карбаса, мы ходили на рыбу. Там я в пять лет научился грести, там меня крестили в старинной церкви. У меня сильная связь с Севером. Может быть, не по праву, но я считаю себя помором. Немножко. Чуть-чуть.
КС: Какими были самые яркие твои воспоминания, связанные с детством у моря?
ЕС: Да всё это: приливы, лодки, фукусы, собаки. Я уходил гулять один к морю в четыре-пять лет, возвращался, естественно, с мокрыми ногами и заявлял маме, что море ко мне в сапоги залезло.
КС: И до сих пор залезает?
ЕС: Нет, я научился ходить так, чтобы не залезало! Я вырос (улыбается).
Тогда же, на море, я научился плавать. Там у нас был деревянный пирс, который в прилив заливало водой. Однажды после шторма я пошел к морю гулять, поскользнулся на мокрых досках пирса и упал в воду. Плавать я тогда не умел, но как-то по-собачьи добрался до берега. Взрослые смолили лодки неподалеку, но пока они бежали ко мне, я выплыл сам. Потом меня поили горячим чаем с малиновым вареньем.
Там, неподалеку от Ковды, живут мои крестные сестры, Ира с Алисой. Все детство мы провели вместе с ними, лазили там по деревьям.
КС: Классное детство?
ЕС: Вообще огонь, круче не придумаешь!
Одно из самых ярких детских воспоминаний, это как к нам по земле притащили рыболовный сейнер — деревянный корабль длиной метров пятнадцать. Причем притащили во всей оснастке! Там были и спасжилеты, и круги, и вся медь, чуть ли не одеяла в кубрике лежали. Этот корабль притащили, списали и просто бросили на берегу! Более крутой детской площадки не придумаешь!
КС: Своих детей ты бы хотел растить так же, на воле?
ЕС: Конечно. Я бы хотел уехать из Москвы и возможно, даже в Архангельск.
Десять лет до этого я промотался по экспедициям от Африки до Тибета, только изредка ездил в Ковду помочь с домом.
А потом детство позвало меня обратно, на Север —и за последние четыре года я больше никуда и не ездил.
Но тот опыт, который я накопил за время работы с кочевниками, я теперь применяю в общении с поморами. Хотя я их понимаю интуитивно, чувствую их изнутри, но с другой стороны, я не родился здесь, поэтому могу смотреть на все со стороны, как исследователь.
Я занимаюсь этнографическими исследованиями поморов, иногда читаю лекции в Москве.
Два года мы ходили по Северу, заказали у Петровича (прим. ред. – мастер народного судостроения Виктор Петрович Кузнецов) две плоскодонных лодки-зырянки и катались на них по Мезени — от моря и на шестьсот километров вглубь до Коми, до Койнаса. Ходили по деревням, общались с бабушками, расспрашивали их, как люди в досюлешние-то времена-то жили.
У меня лежат тонны диктофонных записей, которые надо расшифровать, обработать, проанализировать. Выйдут отличные статьи, но руки пока не доходят.
КС: Будет, чем заняться на старости…
ЕС: Да, мне тоже кажется, что пока ты молодой и энергичный, надо топором махать.
При этом очень важно зафиксировать, записать весь этот материал прямо сейчас, чтобы потом было что разбирать. Бабушки, к сожалению, имеют свойство умирать — и даже из тех бабушек, с которыми я общался на Мезени и в Зимней Золотице, некоторых уже нет в живых.
КС: Ты и в Зимней Золотице был?
ЕС: Да, в Зимнюю Золотицу мы прилетели прошлым летом на самолете, и оттуда сходили пешочком в путешествие до Инцов и обратно. Попали в лютую штормяку, только потом узнали, что дуло тогда 26 или 28 метров в секунду — нормальный ветерок! И ровно нам в лицо, мордотык такой. Мы шли против него два с половиной дня, хотя планировали дойти до Инцов за день. Хорошо еще, что там тони есть, было, где укрыться.
КС: А между детством и работой в музее ты тоже путешествовал?
ЕС: Да, я вообще всю жизнь путешествую. Большая часть путешествий между детством и музеем была связана с тем, что я занимался скалолазанием. Ездил тренироваться на скалы — Крым, Италия, Турция. Тогда это была подростковая тяга к перемене мест.
А вот когда я попал в музей, поехал в первую настоящую экспедицию как участник, мне стало гораздо интереснее ездить с какой-то целью, со смыслами. То есть, ты не просто едешь посмотреть, а что-то делаешь — собираешь материал, ищешь экспонаты.
Мы работаем по методу включенного наблюдения. Приезжаем к кочевникам и живем с ними месяц, полтора, два. Собираем информацию, предметы, а потом тащим все это на себе в Москву, в музей.
Когда говоришь, что работаешь в музее, то всем представляется такая бабушка на стульчике, которая говорит, что трогать экспонаты руками нельзя, но у нас это не так.
У нас много хозяйственной работы — ведь все жилища стоят под открытым небом, и их все время нужно поддерживать, ремонтировать. То древоточцы заведутся, то кожееды, то еще что-то. Так что работы много не только интеллектуальной.
КС: Ваш музей и школа – частные или государственные?
«Ковчег» — это государственная школа, а Музей кочевой культуры — это школьный музей. Мы принадлежим к Министерству образования, а не к Министерству культуры. Но при этом создание музея — частная инициатива одного из педагогов школы, и все эти предметы, коллекция — его частная собственность. «Ковчегу» сейчас 30 лет, а музею — 15.
Каждая наша экскурсия —это всегда одно жилище, один народ и серьезное погружение: мы играем на инструментах, наряжаем гостей в костюмы, разыгрываем сценки из жизни народа, показываем какие-то обряды. Это такой перформанс, представление.
КС: Музей кочевой культуры как-то влияет на вашу школу?
ЕС: О, у нас бывают всякие истории. Например, при школе есть конюшня и манежи, где наши дети занимаются иппотерапией. Некоторое время у нас жили две козы, потому что ну что это за кочевники без скота?
И вот однажды нашему директору звонят из полиции и говорят: «Слушай, у тебя же живут разные животные? К нам тут попала свинья. Может, ты ее к себе заберешь?»
Директор школы звонит директору музея Косте и говорит: «Слушай, Костян. Тут такая ситуация. Может, заберешь к себе свинью?» И Костя отвечает: «Конечно, сегодня же буддийский Новый год, нужно помогать всем живым существам, так что мы заберем эту свинью!»
Дальше больше! Приезжают полицейские, на полицейской тачке, все в форме — и из своей машины выгружают поросенка, которого они поймали в Лефортовском тоннеле. Это такой тоннель в Москве длиной два километра, как туда свинья попала — это вопрос, но она там бегала, и вот, они ее поймали.
Но и здесь приключения не закончились, потому что об этом узнали телевизионщики. Буквально сразу после полиции они приехали к нам снимать репортаж о том, как хорошо свинья устроилась на новом месте. А мы все эту свинью поглаживаем и рассказываем о том, как хорошо ей будет у нас житься, и как дети будут за ней ухаживать.
А после этого мы узнаем, что в городе нельзя держать свиней. Вообще нельзя. А на территории детского образовательного учреждения свинья — это вообще полный залет! И вот, репортаж, который телевизионщики смонтировали очень быстро, увидела наша районная ветеринар. Она звонит нам и говорит: «Здрасьте. Это у вас там свинья?»
А мы ей: «Что? какая свинья? Нет! Нам ее привезли, она тут немного побыла, и ее увезли».
«Ладно, —говорит она. — Я к вам сегодня заеду». То есть, она собирается у нас искать свинью, понимаем мы. И вот, через полтора часа она действительно приезжает, а мы бегаем по всему школьному двору и прячем от нее эту свинью. Цирк с конями!
КС: Кустурица!
ЕС: Да! Такие вот истории у нас периодически происходят. Потом мы эту свинью пристроили в подмосковное хозяйство, где жила еще одна такая свинья. Она ведь еще была породистая! Вьетнамская вислобрюхая. Или вислоухая. Что-то у нее висело, одним словом.
В общем, у меня очень интересная работа.
КС: А что-нибудь из жизни с кочевниками?
ЕС: Ох, про кого бы рассказать. Вообще, мне нравятся все народы, везде интересно.
Например, мы классно работали с цыганами в Восточной Европе, в Болгарии, Сербии, Румынии.
Там был один местный хиппан по имени Богдан с микроавтобусом Фольксваген Транспортер. Проводником у нас был Джордж, известный фотограф, который работал с National Geographic. И вот, мы с ними на этом микроавтобусе гоняли с ним по Румынии от табора к табору.
Однажды Джордж говорит: «Поехали, у меня есть знакомая цыганка, которая шьет юбки. Вы у нее сможете прикупить юбок для музея».
Мы едем к ней, это под Сигишоаром, он ей звонит: «Клара, привет, мы тут собираемся к тебе, ребята юбок хотят прикупить». Она отвечает: «Нет проблем, у меня там штук десять готовеньких лежит, приезжайте. Только ты там моим ничего про меня не говори, потому что я полчаса назад сбежала».
Такая типичная цыганская история: женщина, у которой есть муж, но она с другим сбежала в Европу на заработки. Потом через пару лет вернулась.
Но ты представь себе: мы приезжаем в этот дом, к этой Кларе, которая сбежала, а там все на ушах стоят, не дом, а растревоженный улей.
КС: И тут вы: «Кому тут деньги за юбки отдать?»
ЕС: Типа того. Мы тут юбочек хотели прикупить!
Но Джорджа в этой семье хорошо знали, он с ними какое-то время жил, поэтому все было в порядке. Он вообще был идеальный проводник! Очень болтливый и любил выпить — на Балканах это идеальное сочетание. Он был желанный гость в любом доме и мог договориться с любыми людьми о чем угодно.
КС: Балканы сразу ассоциируются с музыкой. Как она там, играет?
ЕС: А то! В Сербии мы были на фестивале, который называется «Гуча». Это самый большой в мире фестиваль трубачей, который проходит с 1945 или 1946 года.
Сербы тогда вернулись с войны, и вот, собрались три самых известных сербских трубача и решили устроить соревнование, кто из них круче. С тех пор каждый год в маленькой деревушке в горах проходит этот грандиозный фестиваль. В начале августа туда на три дня съезжаются профессиональные музыканты со всех Балкан. Профессиональные в том плане, что они настоящие лабухи, которые играют на похоронах и свадьбах. Приезжают сербы, румыны, боснийцы, ракия льется рекой, баранина жарится.
КС: Сколько раз ты там был?
ЕС: Один. Два раза здоровье не позволяет (смеется). Но это просто фильмы Кустурицы в действии!
КС: Мои любимые фильмы.
ЕС: О, да. Ты эти фильмы смотришь и думаешь, неужели и вправду ребята так живут? Приезжаешь и видишь: в натуре так и живут, всё правда.
КС: И коза, и трубач, все на месте?
ЕС: Да, бесконечные эти козы, которые ходят по дому. И это все воспринимается спокойно и органично, никто не удивляется: «Ну, коза в доме, все окей».
КС: После Балкан, Мьянмы и Индонезии какие у тебя планы тут, на Севере? Строить шхуну, идти на ней в плавание? И если да, то куда?
ЕС: Ой, да куда-нибудь. Я ж не главный (смеется).
Плюс у меня есть и свои идеи, я ведь тоже хочу себе карбасок. Это такой Женин замысел в немного уменьшенном масштабе — он хочет построить судно по старинным технологиям, но с современным оборудованием для арктических экспедиций, шхуну, пригодную для хождения во льдах.
А я хочу карбас, но чуть более комфортный в плане бытия. Открытая лодка – это все романтично и классно, но однажды ты в ней начинаешь мерзнуть и мокнуть. Мне нужен такой усовершенствованный карбас, с рубочкой, где можно укрыться, отогреться.
Сейчас мы на эту тему с Петровичем общаемся, он готов пошить мне лодку, а уж доводить до ума ее я буду сам. По рекам я уже находился. Теперь хочу в море.
Беседовала Катя Суворова.
Фото из экспедиций взяты со страницы Егора ВКонтакте, фото с верфи: Катя Суворова.
Поздравляем дорогого друга и товарища Егора с Днем рождения и желаем ему: моря, карбаса с рубочкой, крепкого топора, балканской музыки и попутного ветра!Проекты верфи в 2021 году реализуются совместно с Северным (Арктическим) федеральным университетом и Северным морским музеем при поддержке Фонда президентских грантов, Агентства регионального развития, Администрации губернатора и Правительства Архангельской области.
#портретыверфи #портретыверфи_товарищество