Работая над проектом «Ёла», мы взяли несколько интервью у тех, кто, будучи подростком, строил ёлы на верфи в Соломбале во время Великой Отечественной войны. Чуть позже мы нашли в соцсетях страницу Нины Афанасьевны Сергеевой — дочери исполняющего обязанности директора, а прежде — начальника планово-технического отдела и главного инженера Соломбальской судоверфи Афанасия Ивановича Мелехова.
В прошлых интервью мы узнали о том, как попадали в Соломбалу, жили и трудились рабочие судоверфи. Новый разговор даёт представление о жизни руководителей предприятия, их рабочей нагрузке и человеческих принципах, быте и — частично — о том, что в те времена не принято было обсуждать вслух.
Мы считаем этот рассказ важным свидетельством жизни военного Архангельска и Соломбальской судоверфи и благодарим Нину Афанасьевну за рассказ об отце, семье и своём детстве.
ПРИМЕЧАНИЕ. Если вам известны фамилии, упомянутые в тексте, или вы сами — родственники его героев, свяжитесь с нами.
РАССКАЗ ОБ ОТЦЕ
Мой отец Афанасий Иванович Мелехов родился в деревне Белая Гора Архангельской области и был одним из пятерых детей в семье. Он закончил рабфак, а потом учился в Архангельском лесотехническом институте на планово-экономическом факультете. По распределению его отправили начальником планово-производственного отдела в Цигломень, а оттуда перевели на Соломбальскую судоверфь, где он был главным инженером, а затем исполнял обязанности директора.
Я не очень хорошо помню отца, потому что он мало прожил. Перед войной он вывез нас с братьями и мамой в деревню, и только в 1948 году, когда он получил от судоверфи квартиру в «директорском» доме, мы переехали к нему в город.
Войну я помню, начиная с трёх лет. Когда начался ленд-лиз, и американцы стали помогать нам, караваны их кораблей шли в устье Двины мимо нашей деревни. Из-за леса к ним вылетали немецкие бомбардировщики. Они шли очень низко, и гул стоял такой, что в избах дрожали стёкла. Из целью было разбомбить корабли ленд-лиза, но между делом они бомбили и бумажный комбинат, и лесопильные заводы, и рыбофактории — но деревню не трогали.
Тем не менее, когда начиналась бомбардировка, мать собирала нас в охапку и уводила из дома в баню. Там мы сидели на полках и ждали, пока всё закончится.
Как сам отец жил на верфи во время войны, какие у него были нормы хлеба или зарплата, я не знаю, потому что я тогда была ещё маленькой. Помню, что у него была служебная легковая трофейная немецкая машина с личным водителем, которого звали Павел Иванович Мельников, и иногда — нечасто — отец приезжал к нам в деревню. Работал он по шесть дней в неделю, и привозили его по ночам. Для них с Павлом Ивановичем топили баню, накрывали на стол из того, что было в погребах. Никогда не бывало такого, чтобы он привозил нам хлеб, или какие-то блага: шубы, одежду. Наоборот, мы загружали им с собой картошку, грибы, пареные ягоды без сахара, всё, что у нас было — и отцу, и Павлу Ивановичу. Только в 1943 году, во время ленд-лиза, отец стал иногда привозить американскую тушенку или конфетки-драже в коробочках для нас с братьями.
Когда отец приезжал, то всегда брал меня на руки, даже если я уже спала — и готов был держать меня на руках весь вечер. Он всегда хотел девочку, потому что до меня у них с мамой рождались только сыновья, и сам он рос с братьями, которых у него было четверо.
ДЕТСТВО ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
Жили голодно, я не помню, чтобы во время войны мы ели хлеб. На Севере рос только ячмень, который у нас на повети мололи ручным жерновом. Периодически бабушка устраивала нам с братьями праздник и пекла из этого ячменя солоники — блины, посыпанные солью и сложенные пополам. Сахара не было, и вот эти солоники были нашим лакомством. Когда мы их ели, то у всех нас были окровавленные, как у вампиров, дёсна — из-за цинги, или из-за того, что в ячменной муке оставались жесткие ости.
Выросли мы на рыбе, ягодах и грибах.
Рыбу ловили на факториях, и, поскольку рефрижераторов для заморозки не было, её солили в бочках прямо на месте. Помню метровую, громадную — как акулу! — треску. Её можно было купить, но перед тем, как готовить, такую рыбу нужно было вымачивать от соли, меняя воду.
Все — и большие, и маленькие — ходили в лес за грибами и ягодами. Я была крохотная, но шла по лесу впереди всех, по много километров пешком. Грибов было очень много, их солили не баночками, как сейчас, а бочками. И не только солили, но и вялили, сушили, мариновали. Бочки хранились в погребах.
Когда наступало лето, мы ели, что под руку попадется — щавель, заячью капусту, борщевик, который называли пУчками, кострянку, похожую на репку.
Картошку выращивали всей семьей, поля были большие. Парили её в печке, в чугунах, а на стол к ней ставили чашку с солёными грибами. Сидят восемь детей, каждый достаёт картошину и прилепляет к ней солёную волнушку. Получается такой картофельно-грибной бутерброд, очень вкусно.
Как я уже говорила, мы сами в войну хлеба не ели, но с ним была связана одна семейная история. Отцовский брат Фёдор Иванович Мелехов не воевал, потому что был эпилептиком, и в войну его работой было возить по деревням хлеб в повозке. На этой повозке однажды зимой меня привезли в другую деревню показать бабушке Марфе, которая прежде меня не видела и всё просила отца показать ей долгожданную внучку. В крытую со всех сторон повозку складывали лотки с хлебом, туда же посадили и меня, но сказали, чтобы я не смела откусить ни кусочка, ни крошки хлеба — иначе дядю Федю расстреляют, а у него пятеро детей. Время было голодное, а хлеб в повозке был горячим, и запах стоял такой, что голова кружилась, но я закуталась с головы до ног, чтобы его не видеть, и не то чтобы не откусила — даже не лизнула ни одной буханки. Мне было четыре года, сейчас я удивляюсь своему тогдашнему героизму.
Уже после войны отец несколько раз брал меня с собой город, в столовую судоверфи. Там он спрашивал меня, чего я хочу, а я говорила, что черную кашу (гречку, которой никогда не было в продаже) и глАзки (яичницу-глазунью).
СОЛОМБАЛА. ЖИЗНЬ В ПОСЁЛКЕ СУДОВЕРФИ
В 1948 году отцу дали квартиру в «директорском» доме судоверфи, и он перевёз нас в город. В то время он уже исполнял обязанности главного инженера, а после того, как умер директор судоверфи Андрей Михайлович Батиевский, отец занял его пост.
Наш дом был первым домом для сотрудников ИТР. Рабочие жили в бараках. Думаю, в войну отец и сам жил в таком же бараке, и поэтому не перевозил нас к себе.
Квартира, которую нам дали, была трёхкомнатной. Третья комната была отдельной и должна была стать кабинетом, который отцу как директору полагался. Но папа был убежденный коммунист и отдал эту комнату рабочему — шлюпочнику, чья жена была больна бронхиальной астмой, вот такой акт милосердия. Так мы и жили — с дядей Сашей и тётей Шурой Горочными.
Наша квартира была на первом этаже, а над нами жил главный бухгалтер Симон Корепин, его сын Юра закончил рыбопромышленный техникум, плавал на тральщиках и сейчас живёт в Архангельске.
Кроме нас в доме жила фельдшер заводского медпункта Полина Осиповна Нефёдова с сыном, семья Афиногеновых, семья Подымниковых. Помню ещё семью Богатырёвых, семью Борниковых и семью коменданта посёлка Марии Ивановны Мухачёвой.
В посёлке судоверфи был клуб, который называли красным уголком. Из клуба до площади Терёхина по праздникам шли демонстрации. В этом клубе мне выдали первые беговые коньки, в нём была библиотека, и стоял патефон. Там же проходили вечера и концерты. На этих концертах пела и моя мама — Лидия Никифоровна Мелехова. У неё был очень красивый высокий голос, и она замечательно пела.
Детей в нашей семье было четверо – старший брат Станислав, средний брат Адольф, я и младший брат Анатолий. Был ещё один брат, но он утонул очень рано.
Мы жили, как все, и ничего такого особенного у нас как у семьи директора, не было. Буфет, стол и три шкафа для нас сделал краснодеревщик с судоверфи — у всех итэровцев были такие же, и у рабочих тоже.
Никаких пианино и патефонов при жизни отца у нас не было. Только гармонь-хромка, папа на ней очень хорошо играл. Он любил песню «Сулико», мы все собирались у печки и пели её на разные голоса. Я очень люблю эту песню как память об отце.
Мои братья Адик и Толик тоже учились играть на баяне в музыкальной школе, а вот на меня денег уже не было.
Пока отец был жив, мама не работала ни дня, у неё были дети и хозяйство. Отец приносил зарплату и клал деньги на комод под шкатулку из ракушек. Никто их не проверял, только мама брала, когда ей было нужно. Деньги эти были смешные, сторублёвки — как тетрадный лист. Однажды к маме из столовой пришла тётя Зоя Холмогорова, привела с собой за руку младшего брата Толика и говорит: «Лида, пришёл твой сын, сказал, что принёс большой рубль и попросил пряников». Это было сто рублей. Вот такая была история.
Мама очень любила и хранила отца. Позже я так же относилась к своим мужьям.
ОТЕЦ И РАБОТА
Я бывала у отца на судоверфи. Случалось так, что он работал с утра до ночи, или с утра до утра следующего дня. Мама говорила: «Отец сегодня не придёт, разговор с Министерством». Тогда я относила ему еду на работу. Конечно, там была проходная, но меня пропускали спокойно.
Помню стапели, помню, что после войны строили шхуны, «дори» для рыболовецких совхозов, а ещё позже — прогулочные катера. Помню, как разбивали о борт шхуны «Сивуч» бутылку шампанского.
Помню и ещё одно: как в сорок девятом году ночью — отца тогда не было дома — к нам в квартиру пришли какие-то люди. Они не были в милицейской форме, но подняли всех детей и устроили жестокий обыск.
Дома стояли большие цветы в кадках — фикус, китайские розы — так они выдирали эти цветы и искали что-то в корнях и земле. Что искали, не знаю, но ничего не нашли. Отец пришел домой только через три дня, но после этого ничего не случилось, и его не арестовали.
БОЛЕЗНЬ
Как я уже говорила, после смерти Андрея Михайловича Батиевского мой отец занял пост директора Соломбальской судоверфи. С этой должности он ушёл в больницу и в этой же должности в 1951 году умер. После него директором стал Герман Фёдорович Дерябин.
Вся их команда — Батиевский, Корепин, Матросов и мой отец ушли друг за другом, очень быстро. Все они ездили в командировки в Северодвинск и Североморск, и все умирали с одной и той же картиной. Батиевский — первым.
Может быть, это мои домыслы, но мне кажется, что они участвовали в разработке подводных лодок или чем-то подобном. Отец долго лежал в больнице, причём сначала в Архангельске, а потом в Москве, в госпитале имени Бурденко. Как врач я глубоко убеждена, что это была лучевая болезнь.
Когда я приходила в городскую больницу и приносила отцу еду, он плакал и говорил: «Не могу, Нинуша! Так болят кости, ну так болят…» — первый признак лучевой болезни! Второе — он весь облысел, хотя при жизни у него были очень густые тёмно-русые волосы. Третье — у него очень увеличились лимфоузлы, так, что шея по толщине стала почти как голова. Позже его доктор из Москвы писала нам, что отцу хотят сделать пересадку костного мозга, что есть донор, но пока отец так слаб, это невозможно.
Уже потом, выучившись на врача и работая в закрытом городе, где занимаются мирным атомом, я знала, что случаются аварии, и что примерно с такой же картиной болезни умирают инженеры — ещё до Чернобыля. Но и тогда, намного позже, поставить профзаболеванием лучевую болезнь было нельзя, потому что у нас в стране всё было прекрасно, и такого просто не могло быть — а уж когда умирал отец, об этом и вовсе не могло быть и речи.
Из Москвы в Архангельск привезли только прах отца, потому что денег на транспортировку тела и на цинковый гроб у нас не было.
Хоронил отца весь посёлок. Несмотря на то, что с дисциплиной у него было строго, люди любили его, потому что он был очень заботливым директором. Мама иногда говорила ему: «Афанасий, завтра обед тебе готовить не буду, дров нет! Почему не везут?» Он отвечал: «Подожди, Лида. Сначала рабочим дрова привезут, а потом тебе. Пошли пока ребят с коробом по посёлку, пусть щепу пособирают». И всё так: в первую очередь — рабочие, потом мы.
ПОСЛЕ ОТЦА
Жили мы туговато, так что после смерти отца, мама устроила меня на судоверфь работать рубщиком. По реке на судоверфь приходил молевой лес, мужики складывали его в штабеля, а моей задачей было обмерить их длину и комель. Так высчитывались кубометры леса, от них зависело, сколько денег мы с мужиками получим за свою работу. Мне тогда было пятнадцать лет.
Сама мама стала комендантом посёлка.
После школы я хотела поступать в медицинский институт, но мама не разрешила мне этого, сказав, что нужно ещё растить Толика, и что ей трудно одной. Поэтому я за два года окончила медицинский техникум с красным дипломом фельдшера-акушера и три года проработала в больнице имени Семашко. За это время Толик подрос, поступил учиться, и тогда я сказала: «Всё. Теперь я уезжаю в Ленинград учиться». Спустя шесть лет я окончила с красным дипломом единственную на весь Советский Союз Педиатрическую академию и по распределению вместе с первым мужем уехала в закрытый город Челябинск-40 на Южный Урал — туда, где занимались мирным атомом. Спустя четыре года после смерти первого мужа я вышла замуж во второй раз, и мы с дочками уехали на Смоленскую атомную станцию. В 1995 году я переехала в Петербург к взрослым детям.
Мой старший брат Станислав Афанасьевич Мелехов окончил мореходку в Архангельске, доучивался во Владивостоке, а позже преподавал в Макаровке и АЛТИ. У него был большой семейный архив. После смерти Станислава этот архив перешёл к его сыновьям и хранится у них в Москве.
Мой средний брат Адольф Афанасьевич Мелехов окончил судостроительный техникум и очень долго работал на «Звёздочке» в Северодвинске, его тоже уже нет в живых.
Мой младший брат Анатолий Афанасьевич Мелехов живёт в Ленинграде, он окончил авиа-приборостроительный институт и не имел отношения к кораблям.
Я по юности обожаю всё, что относится к морю и морякам.
Могила нашего отца находится на Соломбальском кладбище, очень недалеко от входа, если идти по дороге к церкви Мартина Исповедника, по правую сторону, с ажурной оградкой, и камнем, на котором сзади нарисован кораблик.
На фото в верхнем ряду: Лидия Никифоровна и Афанасий Иванович Мелеховы; в нижнем ряду: Нина, Анатолий и Адольф Афанасьевичи Мелеховы. Семейный архив, 1948 год.
Текст подготовила: Катя Суворова
#ПроектЁла #Ёла
Проект реализуется Товариществом поморского судостроения при поддержке Фонда президентских грантов совместно с Северным морским музеем, Северным Арктическим федеральным университетом и Российским военно-историческим обществом.