Рассказ одного англичанина о том, как он ехал на Соловки по Белому морю

Поучительно!
Страшный путь на Соловки
[Dimbleby J. To Russia with love // The Sunday Times. 2008. April, 20. Перевод Е. Еремина см.: http://www.inosmi.ru/translation/240932.html
…Когда мы приехали на пристань, ветер все крепчал. Баллов 5-6 точно, может быть, даже 7 или 8. Я забеспокоился, когда мы толпой направились на дряхлое и ржавое судно, которое должно было довезти нас до места. Оно было опасно перегружено туристами и паломниками, которые перешли с трех других паромных суденышек, оказавшихся слишком хрупкими, чтобы идти в море в такую погоду.
После выхода из гавани тем пассажирам, кому не удалось устроиться внутри, пришлось остаться на открытой палубе, где они искали местечко с заветренной стороны, прячась от колючих порывов ветра с брызгами волн. В результате судно опасно накренилось на правый борт, а усиливающиеся волны били в его поднявшийся левый борт. На судне воцарилась атмосфера мрачного ожидания.
Минут через 45 мы были в открытом море, по которому ходили короткие, крутые и страшные волны. Судно бросало то на один борт, то на другой. Порой казалось, что оно кренится градусов на 45. Паром трещал и стонал, замирал на гребне волны, казалось, навечно, а затем срывался вниз, чтобы начать новый подъем, как будто пугая нас возможностью того, о чем мы думали со страхом и обреченностью. Некоторые пассажиры в тревоге вцепились друг в друга. Другие, более решительные, начали петь, и в реве ветра эта мелодия напоминала мне песню Элтона Джона «Abide With Me».
Со смелостью отчаявшегося я решил пойти к капитану. Поскальзываясь и качаясь на мокрой палубе, я добрался до рулевой рубки. Открыв дверь, и своим видом больше напоминая утонувшую крысу, чем бывалого морехода, я заорал, стараясь перекричать ветер и шум мотора: «Я моряк, и погода все ухудшается. Судно перегружено, и вы подвергаете наши жизни опасности».
Я вспоминаю свои слова, и теперь они кажутся мне неловкими и напыщенными, но и тогда, и сейчас, я считаю, что говорил правду. Сначала капитан с приводящей в бешенство смесью безразличия и презрения, которая, как мне порой кажется, является врожденной чертой всех русских, притворился, будто не слышит меня. Он решительно смотрел вперед на бушующие и скачущие волны. На мой третий яростный крик он просто ответил: «Я не поверну».
Рядом с ним, опершись на дверь рубки, стоял испитой помощник, казалось, насквозь пропитавшийся алкоголем. Он с трудом держался за поручень, его покрасневшие глаза с отсутствующим выражением были устремлены куда-то в неопределенную даль. По моим расчетам, на пароме было примерно двести человек, хотя рассчитан он был примерно на половину этого количества. Двести душ и два члена экипажа, причем один псих, а второй запойный. Я посмотрел на спасательные плоты. Они были намертво прикреплены к палубе. Если мы начнем тонуть, надежды выжить не будет ни у кого.
Я вернулся на корму и жестами попросил спрятавшихся от ветра людей перейти на наветренный борт, чтобы выровнять судно. Несколько смелых душ откликнулось на мою просьбу, но они тут же отступили под напором ветра, дождя и моря. Действуя из чувства страха, а отнюдь не геройствуя, я стоял на наветренной стороне, отчаянно надеясь на то, что если судно начнет тонуть, то я, по крайней мере, окажусь сверху, а не в западне внизу.
Но капитан был опытным рулевым, и ему удавалось вести корабль нужным курсом через бушующее море, которое катило нам навстречу пенистые волны, обрушивавшиеся на палубу и заливавшие ее. Я стоял, дрожа от холода и мечтая о том, чтобы стать таким же фаталистом, как и наш хмурый капитан. Рядом со мной женщина читала вслух молитвы из псалтыря, не переворачивая страниц. На ее лице отражался сосредоточенный страх.
Путешествие показалось мне вечностью, хотя на самом деле оно длилось не более трех с половиной часов. Постепенно мы зашли под защиту островов, и волнение на море спало. Судно ошвартовалось у причала, и я, окоченевший от страха и холода, ощутил прилив злости, который иногда возникает одновременно с облегчением. Это была злость на стихию, на капитана, на полное безразличие государства к здоровью и безопасности своих граждан и на всех русских в целом за то, что они такие невыносимые фаталисты.
Однако самое сильное и длительное раздражение вызвал у меня один набожный православный верующий, который заявил мне с самодовольством блаженного и ни в чем не сомневающегося человека, что мне не нужно было бояться, что нас вел Господь, и что на все божья воля, которая дала нам выжить. А если бы мы утонули, так и на то божья воля. Прекрасно, хотелось сказать мне в ответ, у тебя есть твоя вера, ты считаешь себя «избранным», ты думаешь, что твоя загробная жизнь будет лучше нынешней. А я так не считаю…